Ретюнских Л.Т.

 

Ретюнских Л.Т. ФИЛОСОФИЯ ИГРЫ. – Москва, Вузовская книга, 2002. – 256 страниц.

 

Книга представляет собой философский анализ феномена игры. В ней предлагается оригинальная концепция игры; раскрывается сущность игры и обосновывается ее онтологический статус; вскрывается причина и источник ограниченности игры в мире людей; выявляются общие тенденции и механизмы взаимодействия игры и морали. Книга адресована философам, психологам и всем интересующимся проблемами игры.

Философия игры и игра в философию

 

Игра сегодня, привлекает все больше внимания исследователей,  ее природа, сущность, функции, свойства и т.п. активно исследуются в психологии, педагогике и т.д. Однако,  только с средины ХХ столетия она попала в поле зрения философов, как самостоятельный предмет, хотя с древнейших времен философия, в том или ином контексте, рефликсировала по поводу игры. Анализ игры на философском уровне позволил    говорить о ее универсальности, культуротворческой функции, онтологической природе.

Бытие игры в мире, как  бытие в культуре, в истории, в сознании, в языке, в общении и т. д., т. е. как бытие в многообразии ее форм и проявлений, так или иначе, описаны в литературе – это и понятие игры как феномена культуры (Й. Хейзинга), как способа коммуникации (Э. Берн), как способа эстетизации, и тем самым “очеловечивания” человека (Ф. Шеллинг), как лингвистической реальности (Л. Витгенштейн), математического алгоритма (теория игр), логического механизма (Л. Кэрролл) и т.д. Среди философов, рассматривавших вопросы игры (по крайней мере, упоминавших о ней), наметились две тенденции в  описании онтологической присущности данного феномена – одни считают ее принадлежной исключительно антропологической реальности (Ф. Шиллер, Е. Финк и др.), другие расширяют границы ее бытия до животного сообщества (З. Фрейд,  Й. Хейзинга и др.), третьи универсализируют игру до уровня космической всеобщности (Платон, Г. Гегель,  Г. Гадамер  и др.).  Столь разные исследовательские подходы к игре, противоречиво-парадоксальные толкования свидетельствуют о ее бытийной значимости. 

Тенденция анализа игры как феномена бытия прослеживается в герменевтической, феноменологической и экзистенциальной философских традициях.  Игра в интерпретации Х.-Г. Гадамера, например, предстает как некая онтологическая реальность, не исходящая из субъекта (“игрока”), а определяющая субъекта как игрока, Гадамер описывает способ бытия игры как саморепрезентацию, “которая, однако, является универсальным аспектом бытия природы”[1]. Для него важны процессуальные моменты бытия игры, ибо она не константное, а становящееся бытие. Иными словами, бытие игры имеет некую онтологическую природу, восходящую возможно к неведомому универсуму, хотя Гадамер не говорит о нем, это логически следует из принятия игры в качестве начала, определяющего субъекта, а не определяемого субъектом. Иными словами, игра, по отношению к миру человеческому, понимается как объективное начало. То же и у Гадамера: “Собственно субъект игры – это, очевидно в тех случаях, когда играющий только один, – это не игрок, а сама игра. Игра привлекает игрока, вовлекает, держит его”[2]. Е. Финк, переносит онтологические корни игры в мир человеческого бытия: “Игра есть фундаментальная особенность нашего существования, которую не может обойти вниманием ни одна антропология”[3].

Исходным пунктом моего дальнейшего исследования, в продолжение идей Е.Финка,  стало положение о том, что игра  есть сложный многоуровневый феномен, онтологически укорененный в антропологической реальности и наделенный характеристикой субъективности. Моя концепция игры изложена в ряде монографий[4], поэтому не буду подробно на ней останавливаться, замечу только, что выявленные свойства игры (условность, удвоение реальности, эмоциональная наполненность и др.)   позволили по-новому взглянуть на ее роль в образовании. Не секрет, что сегодня существует множество игровых методик, эффективно использующихся в учебном и воспитательном процессе.

Попытка структурировать игру, представить себе ее целостность через совокупность различных форм и состояний позволяет нарисовать более или менее развернутый теоретический портрет исследуемого феномена, выявить его сущностные и присущные черты, определить онтологические границы, одним словом, создать концептуальную модель ИГРЫ. В моей концепции,  лежит видение игры через осуществление ее в трех срезах (уровнях) – эмпирическом, экзистенциальном и коммуникативном. Эмпирический уровень бытия игры был определен как совокупность социокультурных феноменов, традиционно существующих и интерпретируемых как игры (футбол, шахматы, солдатики, казаки-разбойники и т.д.). Такие феномены существуют  в каждой культуре, имеют константные  формы и подразумевают некоторый набор действий, складывающийся в единую игровую деятельность.

Эмпирическое бытие игры осуществляется в бесконечном множестве конкретных форм, имеющих многоразличные социальные проявления, которые и составляют фактологическую базу исследования игры. Безусловно, в каждом своем предметном воплощении игра сохраняет наиболее существенные черты своей феноменальной природы, поэтому вполне допустима ее импликативная экспликация, позволяющая описательным методом, путем выявления существенных черт и их обобщения сделать некоторые выводы о ее бытийных особенностях. Именно таков социологический и культурологический подходы к игре, которые, подчас, заменяют или замещают ее философское осмысление.

Игровая деятельность есть особый вид деятельности, который отличается, прежде всего, самонацеленностью и темпоральной замкнутостью. Надо сказать, что описание игры через деятельность широко распространено в литературе.  Не только у Хёйзинги под игрой понимается некая совокупность действий (поведенческих реакций), характеризующихся определенными атрибутами и свойствами, аналогично  подходят к игре Г. Спенсер и его последователи,  многие психологи и  др.  Определение игры, данное Хейзингой, уже приводилось, а вот что пишет Д.Б. Эльконин: «Игра есть та деятельность, в которой складывается и совершенствуется управление поведением».[5] Не углубляясь в  содержательный анализ  этих тезисов, замечу, что и в том, и в другом случае игра понимается через «деятельность», которая в культурологическом анализе (Хейзинга) трактуется как всеобщность культурного бытия человека, а в психологическом (Эльконин, Грос, Бойтендайк и др.) – как поведение. Для полноты “коллекции” приведу еще одно весьма показательное определение игры: «Иг­ра. Вид не­про­дук­тив­ной дея­тель­но­сти, об­ра­щен­ной на сво­бод­ный про­цесс, а не не­об­хо­ди­мый ре­зуль­тат;...Иг­ра дву­пла­но­ва: без­ус­лов­на и ус­лов­на, опи­ра­ет­ся на ре­аль­ность и пре­воз­мо­га­ет ее.”[6] Иными словами, игра – это определенное действие, поступок, делание, осуществление, овеществление и т.д., нечто, реализующееся и существующее в бытии человека через преобразование им окружающей действительности.  Следуя данной тенденции, можно сказать, что игра есть там, где деятельность как действие преобладает над созерцанием. Быть может, именно поэтому восточная философская традиция практически не упоминает об этом феномене и, тем более, не делает его своим предметом, она как бы “не замечает” его.  Например, в даосской философии, проповедующей естественность, любому действию предпочтительнее “божественное недеяние”, подвигу – тихая мудрость и т.д. «Искренность – это путь неба. Приобретение искусности – путь человека, – написано в древних даосских книгах, – Обладающий искренностью не затрачивает усилий, но (у него все получается) как надо, но (во всем разбирается) и находится в естественном соединении с (правильным) путем (Дао)».[7] Отрицая всякую искусственность как противоречащую подлинности бытия даосы, соответственно, не могут признать значимости игры, понимаемой как искусственно организованное действование. В этом небольшом даосском отрывке скрыта одна из существенных характеристик бытийного статуса игры, хотя, вряд ли об этом думал его автор. Игра как деяние стоит за порогом естественности, а естественность или то, что Хайдегером будет названо «подлинным бытием», и есть тот водораздел, который лежит между игрой и жизнью. Игра как социокультурный феномен всегда формируется и осуществляется в дополнение к существенным проявлениям жизни, обеспечивающим те или иные ее потребности. Игровая деятельность, взятая вне контекста игрового сознания, хоть и осуществляется субъектом, но имеет объективные характеристики.  Объективно, независимо от субъекта, вступающего в игру, сложились и сформировались ее правила; объективно существуют сложившиеся в культуре стереотипы игрового поведения. Единственным  волевым актом субъекта может быть решение о вступлении в игру и выходе из нее. Такое видение игровых процессов создает, действительно, впечатление ее объективности, культурной заданности, имманентной присущности миру объекта.  Подобного рода позиция требует от исследователя поиска объективных источников, критериев, формирующих элементов игры, но этот путь уводит в сторону от онтологической адекватности игры самой себе. Эмпирическое бытие – лишь верхушка айсберга, как ни банально такое сравнение, но оно в то же время, объективный образ субъективных процессов, в нем, как в зеркале, отражаются все механизмы возникновения, осуществления и развертывания игры.  Иными словами, эмпирическое бытие игры, или совокупность социокультурных феноменов, существующих как игра, есть результат объективации субъективных смыслов, закрепленных и упроченных в культуре и осуществляемых путем специально организованной деятельности, названной мною  игровой.

Экзистенциальный уровень бытия игры и есть та сущностная основа, которая формирует феноменальный образ явления, тот пласт бытия игры, который позволяет дифференцировать мир на игровые и неигровые феномены и безошибочно относить ту или иную реалию бытия к игре. Игра как экзистенциальное бытие всегда осознанно, прочувствованно, аксиологично.

Удвоение мира как условие существования игры предполагает не эмпирическое разделение, хотя таковое часто  имеет место, но – идеальное, под которым подразумевается и рациональное и эмоциональное. Не просто условное бытие, а осознание, переживание условности лежит в основе формирования игрового мира (термин Финка).

Игровое сознание представляет собой совокупность чувственных, волевых и интеллектуальных  компонентов, определяющих человеческое действование как игру. Именно игровое сознание “творит” игровой мир как особый феномен, сущностной момент человеческого бытия, как экзистенцию. Игровая реальность в ипостаси сознания может быть названа экзистенциальным бытием игры. Игра осуществляется как “переживаемое”, она никак не хочет быть запертой рамками эмпирического бытия, она прорывается во все иные эмпирические данности человеческой жизни, окрашивает собственными красками окружающий мир и в, этом смысле, есть играемое, которое может быть понято как объективное по отношению к единичному атомарному субъету. Она есть некая данность, воспринимаемая нами, но никто иной, как мы сами создаем играемый мир, т.е. саму эту данность.  Иными словами, удвоение мира происходит там, где  “Я” хочет, чтобы оно было, где “Я” создает условную, не похожую на повседневность, по-иному интерпретируемую реальность или Игровое сознание зиждется на разделении мира, воспринимаемого и созидаемого субъектом, на игровой и не игровой, при этом игровой мир наделяется признаком условности, которая фиксируется как константа бытия игры. Иными словами, игра не бывает безусловной. Маленькая девочка, играя с куклой, воображает себя матерью и прекрасно знает, что все ее действия – это «понарошку». Это разделение мира на «взаправду» и «понарошку» блестяще описал Эльконин, делая вывод, что там, где «взаправду» игры нет, она – там, где «понарошку». Играющая девочка воспроизводит материнские функции, воображая, фантазируя, созидая образ матери. Она сама творит свой игровой мир, при этом отделяя свое подлинное “Я” – дочки, девочки, от своего игрового “Я” – матери. То же можно сказать об актерской игре (актер не отождествляет себя с ролью), об отношениях друзей-соперников в спорте (на ринге или корте – они могут быть непримиримыми “врагами”, в повседневной жизни – самыми большими друзьями) и т.д. Эти примеры можно продолжать до бесконечности, и все они свидетельствуют об одном: результатом сознательного удвоения мира становится и удвоение личности.

Игровая  реальность коммуникативна по своему содержанию, смыслу и функциям. Коммуникативность бытия игры может быть рассмотрена в двух аспектах: 1) как необходимое условие развертывания игровых процессов, что составляет онтологическую специфику бытия среди людей; 2) как осуществление игровых отношений.

Разворачиваясь в человеческом мире, игра не может существовать вне коммуникации, присутствующей непосредственно или  опосредованно во всех моментах бытия людей. Во всеобщей коммуникативности человеческого бытия игра черпает и свое содержание и свои смыслы, которые реализует через игровые отношения.  Большинство эмпирических феноменов игры предполагают наличие партнерства,  оно присутствует даже там, где по условиям игры действует лишь один субъект, например, в раскладывании пасьянса, в этом случае, партнером  может стать воображаемый субъект. Именно отношение партнерства является специфической формой  коммуникации, формирующей игровые отношения, качественно отличные от иных видов социальных связей (господства и подчинения, например).  А игровые отношения, в свою очередь, образуют совокупную реальность коммуникативного уровня бытия игры, являясь его онтологическим основанием.  Начиная анализ специфики игровых отношений, замечу, что они реализуются в двух аспектах, один из которых игра как таковая, а второй – игроизация.

Игровые отношения можно рассматривать как: 1) игровые отношения “в чистом виде”, т.е. непосредственное взаимодействие людей в процессе игрового действия, именно представлены в настоящей работе в качестве  схематической модели игровых отношений; и 2) наполнение игровым содержанием других элементов бытия: работы, любви и т.д., как способ игроизации окружающей действительности и других видов отношений. Однако если в первом случае, речь идет об осуществлении специфичной, самобытной и качественно определенной коммуникации, то во втором – о существовании и проявлении ее  в снятом виде, частично, поэлементно. Не имеет смысла проводить специального исследования этих двух уровней осуществления игровых отношений, тем более, что второй (элементы игры в других видах отношений) не является игровым в полном смысле этого слова, но всегда следует иметь его в виду при исследовании особенностей игровых отношений и степени их обусловленности способом реализации.

Самым общим определением игровых отношений может стать утверждение, что игровые отношения есть отношения людей, складывающиеся в процессе игры. Если рассматривать игру  с точки зрения ее эмпирического бытия,  специфика игровых отношений, как бы,  лежит на поверхности и не требует особого внимания, т.к.  эти отношения могут быть описаны как отношения, регламентированные правилами игры. Однако эмоционально-интеллектуальные компоненты игры или ее экзистенциальное бытие требует глубокого и очень осторожного осмысления игровой коммуникации, т.к. чрезвычайно велика опасность “подмены” собственно игровых отношений отношениями схожими с игровыми по форме, по эмоциональному содержанию и т.д., но таковыми не являющимися.  Все особенности игровых отношений, их специфика и сущность непосредственно вытекают из качественных характеристик игры как онтологической реальности.

Самые страшные “преступления” против игры – нарушение правил и попытка, безусловно, трактовать условные отношения. Условность – это вторая важнейшая черта игровых отношений. Дети, играющие в “дочки-матери”, заранее договариваются, кто из них будет дочкой, а кто матерью и эти отношения (детско-родительские) существуют между ними только в процессе игры. Условность отношений предполагает, что одновременно с ними существуют и безусловные (скажем, подруг, товарищей, соседей).  И, наконец, третья наиболее значимая характеристика игровых отношений – их эмоциональная наполненность: если играемое есть игра-состязание, то по ее условиям, игроки должны испытывать злость, ненависть друг к другу, если это игра-зрелище, то налицо факт сопереживания и т.д. Иными словами, игровые отношения не могут быть эмоционально нейтральными, в отличие, скажем, от правовых, производственных (в узком смысле слова) и т.д., вступая в игру,  человек не остается безучастным и безразличным. Где есть бесстрастность, там нет игры.

Таким образом, осуществление игры на коммуникативном уровне предполагает, что в игре встречаются два или более  субъекта, где: а) каждый наделен определенными игровыми функциям, б) каждый принял на себя добровольное обязательство подчиняться правилам, в) каждому интересна предложенная игра, г) каждый испытывает желание принять в ней участие, д) каждый осознает ее ограниченность и условность

Субъективность игры,  наличие в ней  эмоциональной компоненты освоения реальности делает ее чрезвычайно эффективным механизмом общения, что привело к созданию огромного пласта социальных явлений, именуемых играми, это и деловые игры, и писхотренинги и  учебные игры и т.д. Конечно, все эти явления функционально значимы и важны, но игра в них похожа на реку, закованную в гранитные берега, на Солнце, рассматриваемое как большая батарейка, на ветер, понимаемый исключительно как способ приведения в движение ветряной мельницы и т.д. Технологичное сознание рождает и соответствующие ему игры, однако, как уже говорилось, игра несводима ни к одному из социальных феноменов, она лишь проявляется в них. Процесс игроизации человеческих отношений базируется на моделировании искусственной реальности внутри подлинной путем привнесения в нее субъективных смыслов. Таким образом, игроизация – это элементы игры, существующие в других сферах бытия, но не сводящие их к игре. Именно поэтому, спорт, поэзия, юриспруденция и т.п. не могут быть определены в терминах игры, хотя содержат в себе массу ее характеристик, например, наличие правил, условность действий, фантазию и т.п.

Мир детства - уникальный мир открытий, полных смысла и значения, мир «господства» игры, особенно, в дошкольном и младшем школьном возрасте. Игра – это тот язык, на котором легко разговаривать с ребенком о серьезном, о самых сложных и очень «непонятных» вещах, даже  о философии.

Возможность «играть» в философию проверена более чем 10-летним опытом существования, руководимого мною,  семейного клуба «Школа Сократа» в ЦДРИ, где ежемесячно проходят вечера из цикла «Философские игры для детей и взрослых.